пересмотр контекста в реальном времени

Психоаналитическая теория развития: современный пересмотр
Карен Гилмор

У психоанализа складывались сложные неоднозначные отношения с теорией развития на протяжении всей его истории, от его корней в позитивизме до современного плюралистического постмодерна. Ведутся жаркие споры по поводу легитимности «точки зрения развития» в рамках метапсихологии, центральной роли «обновленного развития» в психоаналитических терапиях, значимости исследований развития для психоаналитической теории и важности раскрытия или реконструкции реального опыта развития в психоаналитическом процессе. Более того, теория развития в сознании большинства психоаналитиков раздроблена на части и зачастую сводится к прогрессиям либидинальных фаз или идеям о довербальном опыте, несмотря на научные попытки консолидировать ее теоретические наработки и звучащему в последнее время призыву к всеобъемлющему системному подходу. И действительно, теория развития явно или неявно объявляется «не чисто психоаналитической» авторами разных теоретических направлений, от Андре Грина до Стивена Митчелла. Многие современные психоаналитические мыслители-«постмодернисты», включая герменевтиков, интерсубъективистов, современных теоретиков объектных отношений и других, избегают говорить о «настоящем» развитии (и следовательно, о теории развития), поскольку оно непознаваемо и притом не имеет отношения к исследованию здесь-и-сейчас. Но, несмотря на все споры и на тенденцию, о которой речь пойдет далее, сводить теорию развития к неартикулируемой «суб-теории» без интеграции или полного разъяснения, теория развития остается фундаментальной для большей части психоаналитических теоретических построений, поскольку она играет решающую роль в понимании появления психической жизни, переживания самости, формы объектных отношений, природы патогенеза и пути к излечению. Как «аналитики не могут практиковать без теоретического понимания, как работает психика», так не могут они практиковать и без понимания того, как психика развивается.

Далее я буду описывать (1) внутреннее напряжение любой психоаналитической теории развития вследствие особой области, которую она занимает, и постоянного сочетания исследований развития и теории развития; (2) проблемы теории развития в истории психоанализа - в особенности, в наше время; (3) как теории развития действуют и как они, несмотря на недостаточную ясность, влияют на способ слушания каждого психоаналитика; (4) как современная теория развития, должна эти проблемы смягчить; и наконец, (5) как теория нелинейных систем, уравновешенная признанием власти генетических \ конституциональных влияний и нашим психоаналитическим фокусом на внутренней жизни и интерсубъективной среде, дает теоретические основания для интегрированной психоаналитической теории развития.

Системная теория по определению предполагает множественность вкладов в любой естественный феномен, каждый их которых сам по себе является сложной системой. Это дает теоретическое основание для примирения прежних фундаментальных принципов с современными идеями, достижения модификации и пересмотра уже известных организаций развития и их внутренних отношений при помощи введения комплексности и неопределенности. Такого рода интеграция упоминалась, хотя не в достаточной степени признавалась и теоретически обосновывалась в детской психоаналитической литературе; классические теоретики развития, такие как Абрамс, Вейл и Пайн, подчеркивали постоянный динамический цикл равновесия и дестабилизации, поскольку развитие происходит путем взаимодействия данностей, окружающей среды и результирующего опыта, включая участие того, кто «контейнирует» психическую жизнь растущего ребенка. Динамическая системная теория способствует интеграции всех этих стандартов в теорию развития и добавляет новый способ понимания этого процесса.

Проблема области

Исторически, подход развития в психоанализе отличается от генетического подхода в трех аспектах: (1) В отличие от свойственного генетическому подходу поиска непрерывности, он (подход развития) фокусируется на движении вперед: прогрессивные трансформации психической жизни вместе с биологическим расписанием созревания. Подход развития, сформулированный Хартманном и разработанный затем появившейся областью детского психоанализа, по определению концентрировал свое внимание на появлении новых психических структур и способностей и «иерархии организации фаз», возникающей из взаимодействия программ созревания и среды. Поэтому необходимо было обращать внимание на идею «нового» в психической жизни в противоположность признанию и исследованию истоков переживаний настоящего в бессознательной психике. (2) Точно так же: в отличие от клинического фокуса на уникальном генетическом раскрытии индивидуального детского опыта в аналитических отношениях, подход развития стремится определить универсальные трансформации развивающейся психики в их движении во времени. (3) Более того, подход развития направлен на реальные события детского опыта, включая «реальные события» когнитивного и физического созревания индивида, а также реалии непосредственного и более широкого окружения. По мнению некоторых критиков, эти различия сами по себе уже дисквалифицируют подход развития как специфически психоаналитическую точку зрения, поскольку он не вытекает из психоаналитических данных и не ориентирован на «идеосинкразические смыслы и скрытые мотивы».

Тем не менее, сторонники подхода развития убеждены, что они исследуют процесс, имеющий особое значение для психоанализа. Подход развития включает в себя вопросы, связанные с нашим пониманием эволюции психики и ее характерных организаций; как мы понимаем взаимодействие разных сил, включая тело и межличностную и культурную среду, при появлении психической структуры и личностных смыслов; как мы учитываем индивидуальный анамнез как специфическую и уникальную версию опыта развития, несмотря на ее нестабильность и подверженность флуктуациям в ходе лечения; как мы слышим и понимаем бессознательные дериваты и защитные искажения, связанные с ранним развитием, в фантазиях, сновидениях, и особенно – в трансфере. Ответы на эти вопросы, конечно, варьируются в зависимости от модели психики, которой придерживается конкретный аналитик, но все они являются уникально психоаналитическими и, как я убежден, организуются теорией развития, которой придерживается аналитик. И хотя Фрейд изначально призывал (1905) инкорпорировать находки соседних дисциплин и выходить за пределы консультационной комнаты, чтобы обогатить психоаналитическое понимание развития, психоаналитическая теория развития отделена от наблюдений и исследований развития.

К несчастью, вместо поддержки, наблюдения за детьми – и особенно за младенцами – и исследования в этой области стали, по крайней мере для некоторых, приравниваться к подходу развития в целом. И действительно, психоаналитическая теория развития была сведена к «связующей теории», гибриду психоаналитического мышления и «других» находок; явно или неявно, она не воспринимается как метапсихологическая точка зрения, и легитимное место в обучении психоанализу ей предоставляется не в большей степени, чем истории древнего мира или мифологии. Подход развития приравнивается скорее к эмпирическому исследованию, чем к теоретическим рамкам, организующим и направляющим сознание аналитика в консультационной комнате и исследователя в лаборатории.

Кажется самоочевидным, что психоаналитики должны быть заинтересованы в находках смежных областей. Я согласен с описанием у Штайнера той роли, которую наблюдения за реальными детьми сыграли в создании самых ценных наших теоретических идей. Более того, многие исследователи вышли за рамки простых эмпирических моделей и непосредственных наблюдений аналитической ситуации, что вызвало серьезную критику. Исследования развития и психоаналитическая теория находились в динамическом взаимодействии с бихевиоральной наукой (позитивисты), эмпирической герменевтикой и конструктивистскими герменевтическими позициями, представленными в обоих подходах. Например, и психоаналитики, и психоаналитически ориентированные исследователи развития интересуются интерсубъективностью и созданием смыслов.

Хотя я считаю, что исследования развития представляют интерес для психоаналитиков и постоянно обновляют психоаналитическую теорию развития, здесь я подчеркиваю тот факт, что (1) психоаналитическая теория развития – это не просто побочный продукт, пассивно приемлющий результаты исследований развития; и (2) современные исследования развития подвергаются влиянию того самого «духа времени», что влияет на психоаналитическую теорию и тоже испытывает влияние со стороны этой теории, формируя свои вопросы и смыслы. История исследований привязанности – хороший пример динамического взаимодействия исследований развития и психоаналитической теории, хотя их и характеризует бурный период развития. У исследований сепарации-индивидуации Малер такая же, несколько драматическая, история. Обе эти области исследования развивались при помощи психоаналитических наблюдателей и повлияли на мышление и слушание аналитиков самых разных ориентаций. Современные представления об интерсубъективности отражаются в консультационной комнате и в исследованиях младенцев.

Ясно, что исследования и наблюдения влияют на наше мышление, и научное окружение влияет на психоанализ (и стало быть, на психоаналитические теории развития и клиническую практику). Это никоим образом не означает, что нет обширных областей психоаналитической теории развития, не затронутых современными инструментами исследований, но клинически демонстрируемых: например, передача травмы следующему поколению, сложные трансформации опыта при помощи фантазии и отсроченное влияния опыта при последующем проявлении бессознательных дериватов (après-coup) – и это еще не полный список. Психоаналитическая теория развития остается скорее социальной, чем точной наукой. Как и другие социальные науки без доступа к реальному воспроизведению результатов, психоаналитическая теория развития зависит от «петли ре-итерации», при которой теория и данные (индивидуальные \ клинические и исследований) взаимодействуют и влияют друг на друга. Очевидно, что на психоанализ влияет меняющийся дух времени, и мы как мыслители, исследователи и практики склонны открывать то, что уже заранее знаем. Мало кто может в своем воображении «видеть» нечто без руководства априорных предположений; даже на гениев влияет контекст, в котором они мыслят. Купер отмечает, что в клинический момент на нашу оценку генетической истории пациента – защитные организации, связь с тематически организованными нарративами и т.д. – непосредственно влияет наше знание о развитии. На Фрейда, несомненно, влияли идеи о развитии его времени, но он был способен открывать истины, выходящие за рамки ограничений его эпохи. Его открытие либидинальных фаз развития было таким прорывом гения, открытием универсальных трансформаций, содержащихся в аналитическом материале его взрослых пациентов. Его призыв к аналитически ориентированным наблюдателям за детьми сотрудничать с психоаналитиками для достижения «достаточной степени достоверности» гипотез о развитии неявно признает постоянное взаимодействие наблюдений развития и психоаналитического теоретизирования; так социальные науки уточняют свои предпосылки и развиваются. Теория становится не «связующей», а динамической.

Теории развития психоаналитиков: позитивизм и постмодерн

Представления современных психоаналитических практиков о развитии делятся на две категории: позитивистские и постмодернистские, и они отличаются по своему отношению к идее объективной истины, раскрываемой в процессе психоанализа. Особенно важно для данного обсуждения влияние этих различий на центральную психоаналитическую идею, что развитие трансфера имеет непосредственное отношение к детскому опыту индивида, и что существуют «причинно-следственные отношения между прошлым и настоящим». Большинство практиков «позитивистского психоанализа» (то, есть, аналитики, приверженцы определенных школ – например, классической, кляйнианской, психологии самости – утверждающие, что есть некая «истинная» теория психики) либо придерживается не признаваемой, но чрезвычайно влиятельной системы организации клинических данных, либо явного набора принципов, прямо относящихся к формированию психики, и более или менее специфического расписания развития и созревания. Каждая традиционная психоаналитическая школа основывается на специфической и конкретной теории развития, включающей в себя некие представления о человеческой природе и идеи об истоках психики и психопатологии. Можно сказать, что эти идеи проистекают из генетического подхода и стало быть, предположительно, из аналитических данных; тем не менее, они объединяются в ряд принципов развития, которые определяют психоаналитическое слушание, оформляют генетические реконструкции и проясняют природу трансфера. Несомненно, Марианна Крис имела в виду именно это, когда предполагала переименовать генетический подход в «генетический-и-развития». Идеи развития, вне зависимости от их происхождения в «научных исследованиях», наблюдениях за детьми, субъективном опыте, общекультурном «духе времени» или в консультационной комнате, пронизывают любое обсуждение личности и динамики, организуют представления о психопатологии и определяют курс лечения. Примеров есть множество: известная категоризация психопатологии на «доэдипальную» и «эдипальную», частое использование слова «примитивный»; типичный для каждой школы набор «первичных» защит, организующих психику. И хотя некоторые аналитики настаивают, что в клинической практике строгая психоаналитическая методология неизбежно приведет нас к подтверждающимся реконструкциям без необходимости прибегать к заранее заданным формулировкам - то есть, речь идет о чисто генетических реконструкциях без контаминации теориями развития – несомненно, аналитик другой теоретической ориентации в любой клинический момент опровергнет это утверждение либо как неудачное, либо как неспособность признать ту степень, в которой теории определяют слушание или как нечувствительность к влиянию этих теорий на тот материал, который выдает пациент. Все мы можем легко признать и иногда даже предсказать, как будет организовывать клинический материал аналитик каждой конкретной школы. Я бы предположил, что без теории развития, явной или неявной, не бывает ни генетической точки зрения, ни генетической реконструкции.

Но что насчет теорий, которые, отрицая любое притязание на «истину», либо намеренно отказываются от генетической точки зрения, заявляя об отсутствии причинных связей между прошлым и настоящим, либо считают исследование того, прошлого, которое помнит пациент, шагом к мифотворчеству в отношении к исторической реальности? Как первые, теоретики отношений, так и вторые, герменевтики, отрицают центральную роль «мышления в терминах развития» как отступление от того, что происходит здесь и сейчас. Я считаю, что при этом с водой они выплескивают и ребенка. Концептуализации трансфера неизбежно связаны причинными отношениями с прошлым пациента, и клинические обсуждения аналитиков-теоретиков отношений подчеркивают эти представления о развитии, несмотря на то, что сами они это отрицают. И хотя герменевтики настаивают, что генетические представления и подход развития полностью различны, и лишь первому из них есть место в психоанализе, я бы сказал, что даже внимание к «здесь и сейчас» как уникальное средство исследования и трансформации психической жизни исторически базируется на предположении о центральной роли интерсубъективности и отношений.

Хотя аналитики различных школ могут это отрицать, я считаю, что у каждого психоаналитика есть своя теория развития, глубоко встроенная в его способ слушания, в то, как именно концептуализируется трансфер, в идеи о том, как структурирована психика, и в исследование и в клиническую презентацию в терминах собственного идиосинкратического прошлого.

Даже в клинические моменты аналитик ориентирован на то, что его интересует, вследствие уже имеющегося представления о том, как развивается человеческая психика. Это, в свою очередь, влияет на то, как аналитик слушает пациента здесь и сейчас. Наше понимание трансформирующего потенциала опыта развития, понимание роли специфических реальных событий в истории пациента и решающий вопрос о месте этих событий на траектории развития окрашивают наш вклад в создание пациентом смыслов. Теория развития влияет на то, как мы слушаем пациента в трансфере и в рассказе о данных анамнеза, направляет аналитическое исследование личной и семейной мифологии и проясняет наш вклад в лучшую интеграцию ощущения самости у пациента.

Исторические ошибки теории развития

Тем не менее, ряд ошибочных шагов психоанализа, имевших далеко идущие последствия, совершался под знаменем слишком широко понимаемой «теории развития». Среди них в первую очередь то, что я назвал бы причинным заблуждением – сходное, но не идентичное генетическому заблуждению и ответственное за некоторые из самых явных нарушений в истории психоанализа. Под «причинным заблуждением» я подразумеваю предположение, что психоаналитическое исследование способно полностью прояснить этиологию последовательности развития и его результат как в индивидуальном случае, так и в целом. Классический пример такой ошибки представляет собой изначальное объяснение латентности Фрейдом – он объяснял латентность как результат разрешения эдипова комплекса и вытеснения детской сексуальности. Хотя большинство из нас согласится с тем, что фаза, традиционно называемая латентностью, существует, я считаю, что она не возникает вследствие трансформации в какой-то одной области – а стало быть, вследствие единственной причины; это попросту не тот путь, которому следует развитие. Следствие этого заблуждения, генетическое заблуждение, - это дополнительная идея о том, что у специфических результатов развития есть специфические, преимущественно психогенные корни в специфических периодах развития. Есть множество примеров этой ошибки в истории психоанализа, включая теории о психодинамических истоках аутизма, шизофрении, психосоматических расстройств, пограничного расстройства личности, сложностей с обучением, гомосексуальности и даже бесплодия. Третья серьезная ошибка – нормативное заблуждение, способствовавшее несколько неуместной категоричности психоаналитического мышления, когда определенные результаты развития считаются «нормальными» и «здоровыми», а другие – патологическими по определению. Эта ошибка подкрепляет тенденцию утверждать, что мы понимаем, «почему» в индивидуальной динамике возник определенный результат - вместо того, чтобы непосредственно уточнять, «как» это могло произойти. Нормативное заблуждение привело к хорошо известным ошибкам психоаналитических взглядов на развитие женщин, на гомосексуальность и до сих пор присутствующей слепоте к влиянию преобладающих социополитических конвенций, общественных нравов и мнений на мышление. Наконец, хотя это и не доходит до уровня явной ошибки, тенденция недооценивать влияние среды и культуры на форму, сложности и кризисы последовательности развития часто преобладает и совпадает с нормативным заблуждением, искажая наше восприятие.

Эти вездесущие ошибки вызывают правомерный скептицизм в отношении ценности и легитимности того, что называют «психоаналитической теорией развития». Ее область, специфичность и униформность среди все более разнородного и расщепленного психоаналитического сообщества подвергаются неизбежному сомнению. Более того, честно было бы сказать, что многие из предположений, присутствующих в психоаналитической литературе по развитию, отражают своего рода «задержку развития» и выглядят для современного читателя устаревшими.

Среди этих работ «с задержкой» есть ряд исключений: в современном психоаналитическом теоретизировании о развитии присутствуют работы, в которых явно или неявно подвергаются сомнению распространенные в литературе базисные положения; но в большей или меньшей степени и в них повторяются те же ошибки (например, утверждается существование «новой» - единственной - причины определенного клинического феномена). Это весь спектр от идиосинкратических позитивистских обобщений развития психики и психопатологии до интеграции и разработки исследований развития, и в особенности – привязанности и до пересмотра (в терминах отношений) представлений о развитии, которые отдают предпочтение влиянию контекста отношений.

Для рассмотрения различных новых подходов к психоаналитической теории развития я предлагаю некие предварительные наметки с учетом этих прошлых ошибок. В конце концов, это позволит нам избежать ошибок, которые в нашей истории серьезно повредили репутации и терапевтической ценности того вида лечения, который мы предлагаем.

В первую очередь, что не должна делать «новая» психоаналитическая теория развития?

Она не должна пытаться предписывать единственную причину или линейную психологическую причинность прогрессиям развития индивида: психический детерминизм не объясняет результатов в их общем рассмотрении. Хотя психический детерминизм всегда присутствует в психоаналитическом мышлении, ему нет необходимости быть тесно связанным с простым представлением о причинности или, что еще хуже, с окончательной этиологией, даже в генетических объяснениях. Психический детерминизм нужно свести к одному из многих факторов, подталкивающих развитие в данном направлении. Причинность должна пониматься как гораздо более сложный феномен, в котором признается сложность контекста и мириады сил, ведущих к результату. Это не означает, что в консультационной комнате мы не ищем с нашими пациентами генетических истоков и причинности в развитии - но мы как аналитики сохраняем свое уникальное «гиперсложное» восприятие и избегаем простых линейных формулировок. Мы ясно понимаем, что фантазии и совместно сконструированные нарративы также вписываются в эти формулировки.

Также: признавая, что конфликт и компромиссные образования находятся в динамическом отношении к развитию и «не бывает вездесущей симптомологии», их тоже можно рассматривать как некие вклады в последовательность развития, а не единственное возможное объяснение.

Современная теория не должна пытаться отдавать предпочтение одной области перед другой при рассмотрении прогрессии развития. Например, хотя она не будет обесценивать значимость ранних фигур для развивающегося ребенка, но будет подчеркивать наличие совокупности факторов, определяющих прогрессию развития. Некоторые факторы являются основными, и решающие периоды действительно существуют, но ни один из них не достаточен сам по себе.

Новая теория не должна пытаться описывать «нормальные» нарративы или результаты развития. Однако, она будет отмечать появление широко определяемых прогрессий и последовательностей созревания, психической дифференциации и меняющихся требований среды и признавать, что бесконечное локальное разнообразие вносит свой вклад во все эпохи развития, а также описывать «состояния аттракторов», являющиеся частью генетической схемы человека и влияние ожиданий и восприятия среды.

Она не должна утверждать некое фиксированное расписание развития и появления определенных способностей (например, функций суперэго), которые, как было показано, развиваются на протяжении всего детства. Сходным образом, она не должна ригидно связывать психологические результаты с проблемами, присутствующими в специфические периоды развития.

А что же должна делать новая теория развития? И, что еще более важно, каким образом она должна быть психоаналитической? Я знаю, что то, что я напишу далее, будет свидетельствовать о моей собственной ориентации, которую лучше всего описать как «Американская независимая традиция интерсубъективной психологии». Эта точка зрения утверждает важность психологии одной личности, индивидуации, «внутренней жизни и конфликта, эго защит и представлений эго о своей реальности… при этом также подчеркивается роль других людей в создании и восприятии самости». В этом списке присутствует системный подход к развитию, который подчеркивает важность самоорганизации, нелинейность трансформаций и множественность сил, ближних и отдаленных, влияющих на опыт развития индивида.

Психоаналитическая теория развития должна удерживать фокус внимания на теле и телесных импульсах и влиянии созревающего тела на психическую жизнь индивида. Это глубоко психоаналитическая идея, представленная в нашей теории. Об этом можно судить по присутствию узнаваемых версий прогрессии психосексуальных стадий в каждой «теории аналитиков». Несомненно, большинство аналитиков инкорпорирует некую форму психосексуальной прогрессии, включая эдипальную фазу, в свою клиническую работу из-за клинической полезности этих представлений, их соответствия субъективному опыту и создания осмысленного нарратива для пациента, будь то ребенка или взрослого. Однако, вместо того, чтобы считать психосексуальную прогрессию исключительным двигателем раннего детства, мы должны заново концептуализировать ее как динамическую систему с множественными пересечениями с другими динамическими системами, включая когнитивное развитие (несомненно, основанное на телесности, но обычно не включаемое в рассмотрение телесности, см. пункт 3 ниже), окружающих людей и общую культурную среду. Наконец, тело следует понимать не только как реальность, но и как сложный и меняющийся набор субъективных переживаний, происходящий в матрице с определенным «историческим и контекстуальным положением».
Центральная компонента фокуса на теле – оценка влияния развивающегося тела определенного гендера на психику. Основная задача развития – согласовать имеющее гендер тело и его смысл на интрапсихическом уровне в семье и в культуре. Например, несмотря на интересные инсайты из когнитивных наук относительно расширения чисто когнитивных способностей в подростковый период, аналитикам по-прежнему следует считать центральную дилемму имеющего гендер тела в подростковый период самым глубоким вызовом развивающейся психики, на которую влияет культура подросткового периода и интерсубъективный опыт полного сексуального расцвета, когда родители начинают видеть, что их собственные силы гаснут.
Теория должна документировать и исследовать роль способностей созревающего эго для психики, даже если она признает их вовлечение в конфликт. Это начинается с признания того, что врожденные данности сразу вовлекаются во взаимодействие с окружающими людьми, и такие фундаментальные способности, как регуляция аффекта, формирование символов и доступ к воображению появляются из ранних интерсубъективных обменов. Постоянное взаимодействие данностей, среды и опыта проходит через все трансформации психической организации в разные эпохи развития, включая проявляющиеся когнитивные способности и защитные механизмы. Лучшее понимание психических способностей данного периода развития будет способствовать пониманию динамики воспоминаний, поскольку ранний опыт развития реконструируется в детстве и подростковом периоде.
Теория должна способствовать исследованию и лучшему пониманию развития самости из ее самых ранних истоков в интерсубъективной среде к характерному маркеру у тоддлера – зеркальному отражению – и далее к ее трансформациям в подростковый период. Ощущение самости, саморегуляция и субъективное переживание идентичности - решающие области психоаналитического исследования для всех стадий жизни и всех теоретических направлений.
Теория должна признавать требования более общей среды и еще более отдаленного окружения, включая когнитивные и социальные ожидания каждого периода развития, присутствующие в каждой конкретной культуре, например, отношение к гендеру, морали и будущему. Теория будет рассматривать влияние всего этого на ребенка как продукт конкретной культуры в конкретное время.
Она должна признавать вклад непосредственного окружения и роль адаптации к семейной системе в развитии индивида.
Она должна сохранять фокус на известных областях динамического бессознательного, сексуальных и агрессивных импульсов, объектных отношений, способностей эго, включая защиты, переживания самости и идентичность, и выражать способ построения психической структуры и содержаний в разных фазах развития детства и подросткового периода в контексте значимых отношений. Хотя относительные акценты и механизмы могут варьироваться у практиков разных школ психоанализа, этот фокус отличает психоаналитическую точку зрения развития от других форм исследований развития. Хотя и не совершая ошибку отрицания влияния окружающей среды, она признает, что для ее приоритет – мир как он представлен во внутренней жизни индивида.
Она должна сохранять открытость и исследовательскую позицию по отношению к информации, полученной от соседних областей наук о развитии, поскольку они обогащают общий фонд информации о развитии.

Теория развития, которая следует этим принципам, будет иметь свое полноправное место в психоаналитической ситуации как набор ориентирующих принципов, которые действуют как призма для преломления клинического материала и опыта пациента.

Несомненно, принципы прогрессии развития, как они описаны в динамическом системном подходе, широко применимы к психоаналитическому представлению о развитии и дают возможность корректировать многие из описанных мной ошибок. Самая фундаментальная идея состоит в том, что чрезвычайная сложность человеческого опыта лучше всего передается при рассмотрении как его элементарных частей, так и широкой траектории как проявлений множественности систем в интерактивном процессе с бесконечной способностью варьироваться в рамках каждой задействованной системы, хотя на макроскопическом уровне есть некий общий универсальный курс. У каждой системы своя динамика, и каждая подчиняется принципам самоорганизации и трансформации, установленными его собственными «состояниями аттракторов» - «состояниями, которые действуют как постоянные программы или структуры», поскольку они динамически стабильны и резистентны к пертурбациям.

Если все эти общие принципы и действие сложных систем будут включены в наше теоретизирование, наше мышление будет в меньшей степени наивно линейным, склонным к редукции, категоричному суждению и конформизму; тем больше мы, в конце концов, признаем действие наших предрассудков. Применение нелинейного системного подхода позволяет нашему мышлению сдвинуться от упрощенных линейных динамических формулировок и требует, чтобы мы признали силу трансформации развития как постоянно действующую силу на протяжении детства, подросткового и даже взрослого периода с ее потенциалом для благоприятных корректив, а не только для преждевременных замыканий и фиксаций.

Многие аналитики с классической подготовкой признают, что развитие – сложный процесс, которому свойственна самоорганизация и который теряет свободу, проходя через уровни «ценностей», присущих психической жизни, ценностей, которые по-разному понимаются разными школами, но в общем и целом совпадают – объектные отношения, саморегуляция и управление тревожностью.

Конечно, при новой ориентации есть опасность упустить из виду теорию развития, на которой мы заинтересованы ставить акцент. Как есть много типов свободных ассоциаций, так есть и много типов теории развития; важно сохранять наш фокус на «развитии», которое относится к нам как к психоаналитикам. Более того, важно поддерживать определенную степень автономии от непосредственного научного окружения и не впадать в те заблуждения, что были свойственны нашему прошлому, полностью заменяя сегодняшнюю теорию на устаревшую вчерашнюю. Наша повестка дня определяется психоаналитической задачей, то есть – помогать пациенту в исследовании сознательной и бессознательной психической жизни, проявляя особый интерес к его \ ее траектории движения через формирующие трансформации развития и множество взаимодействий детства и подросткового периода (с телом, с другими, с культурой и т.д.) и используя как основной инструмент отношения с пациентом.

Взаимосвязь сложного динамического интрапсихического развития (само по себе оно включает множество систем) со сложными динамическими другими, укорененное в сложном динамическом культурном окружении – это базисное допущение. Признавая, что окружающие системы неизбежно взаимодействуют с интрапсихическим развитием, возводя неуверенность до уровня концептуальной легитимности и признавая, что локальные вариации – это правило для человеческого развития, даже при появлении известных психических организаций, системная теория помогает интегрировать эти направления мышления и указывает новые пути концептуализации процесса лечения. Психологии одной личности и двух личностей сосуществуют - не то, чтобы мирно, но в динамическом равновесии; та и другая действуют как в человеческом развитии, так и в консультационной комнате.